Я училась в Свято-Филаретовском институте в 1990-2000-х, отец Виктор тогда регулярно приезжал на конференции института в Москву. Некоторые из его прихожан учились на нашем курсе и часто приезжали на сессии, так что связь с Карсавой всегда ощущалась. Я была в Карсаве один раз, в паломничестве в 1997 году, с большой группой: мы там пели на клиросе, готовили сами еду, работали в огороде и много беседовали.

     В храм святой Евфросинии Полоцкой в Карсаве съезжались люди из разных уголков. Почему людей тянуло сюда, словно магнитом? Мне кажется, он притягивал своей внутренней умиротворенностью, благодатью, мудростью, умением слушать тишину после службы, любовью (одна раздача сладостей на дорожку чего стоит). Помню, мы все, как дети, сидели у его ног во время проповеди на полу деревянной церкви. Еще важен был опыт молчания после каждой службы – в этом храме удивительная, наполненная, почти осязаемая тишина.

Я после этого часто так обходила храмы, у меня в Москве есть один храм, который я много лет вот так обхожу.

    Хочется вспомнить какие-то маленькие детали – общую трапезу, отец Виктор много рассказывал за столом. Эти беседы были очень важны. Мы долго готовили стол, помню, что все было несказанно вкусным, сейчас вспоминаю компот из «райских яблочек» и божественно вкусный мусс из какого-то варенья, все из батюшкиных запасов.

     Мы пробовали петь и читать на клиросе в храме: помню первое ощущение от чтения записок– чувство, что ты стоишь на пороге неба, совершенно не готовый находится в этот момент у этой черты, но именно тебе доверили эти имена и их надо донести до Бога, произнося про себя .Что касается пения, то у сестер Аллы и Насти свои распевы и свой строй, негромкий, очень живой и со слегка латвийской интонацией. Мне кажется, наше пение только сбивало что-то, но они нас терпели и не гнали с клироса, а нам тогда хотелось непременно звучать…

     Еще нам поручили что-то прополоть в батюшкином огороде, это тоже воспринималось как важная миссия, часть общего таинства. В Карсаве в ограде храма все воспринималось, как таинство.

      Об исповедях, проводимых батюшкой, ходят почти легенды. Я исповедовалась у о. Виктора всего один раз. Самое главное впечатление от исповеди – что батюшка давал понять, что мои мысли крутятся по замкнутому кругу, в то время как жизнь богаче и в ней больше вариантов, которые еще откроются.

     Мне кажется, батюшка был пронизан светом (наподобие столпников на фресках Феофана Грека в церкви Спаса на Ильине улице в Новгороде), был удивительно кротким и музыкальным во всем – в тоне голоса, в словах, и все вещи и люди вокруг него были такими, и ты сам, приближаясь, таким становился, хотя потом в городе очень трудно было это удержать. Рядом с ним все были немножко детьми, и нам все время дарили вкусные рижские конфеты – их привозили в Москву «от батюшки» и сами эти конфеты были таинством приобщения. Каждый человек, приезжавший в Карсаву, ощущал себя приобщенным к этому таинству тишины и света, это потом сохранялось на всю жизнь, многие поэтому ездили снова и снова в Карсаву, за этой благодатью и тишиной. Я очень жалею, что не смогла туда больше поехать, хотя этот опыт в сердце живет до сих пор, никуда не делся.

    Слово «был», конечно, совсем инородно звучит, и был и есть, потому что он никуда не ушел, и может быть даже станет ближе, потому что это мы разбежались, а теперь он нас собирает.