Тишина вне формата и аскеза любви

Татьяна Авилова

18 декабря, 2016                      

Его фото висит над моим письменным столом уже 21 год. Писать о нем сейчас еще трудно, в памяти он живой и такой, каким я знала его даже не 10, а лет 15-20 назад. Сияющий, с тихим голосом и такой же тихой улыбкой, в ореоле седых волос, рука прижата к сердцу. Видящий все, что происходит рядом, но и что-то еще, поверх нас. Одна маленькая девочка как-то нарисовала карсавский храм, а рядом с ним вперемежку гуляющих коз и ангелов. Может быть, и отец Виктор видит какую-то иную жизнь рядом с нашим миром?

Небольшой деревянный православный храм, в котором служил отец Виктор, находится на окраине города Карсавы. Он был перестроен из большой деревенской избы – сруба, украшен колокольней с лемеховым покрытием. С 1995 года и по 2002 сюда в несколько смен приезжала воскресная школа прихода храм Успения в Печатниках, а позже дети и педагоги Преображенского братства.

Эти лагеря возникли не вдруг, а после большого паломничества Преображенского братства в 1995 году по маршруту Псков – Великий Новгород — Карсава, в котором было более 300 участников. По всем дорогам этого духовного путешествия шли вместе о. Георгий Кочетков, архимандрит Виктор (Мамонтов), архимандрит Зинон (Теодор), отец Иоанн Привалов.

О. Виктор говорил о том, как важна общинность в наши дни для возрождения Церкви – быть вместе и на одно, что это и есть природа Церкви и единственное условие совершения главного ее служения – Евхаристии. Благодаря ему во многих городах Латвии началось просвещение людей, приходящих в Церковь: в самой Карсаве, Резекне, Лудзе, Риге, Саулкрастах. Лиепае, Вилике, и везде появлялись общины людей, близких по духу, готовых отдавать свои силы, таланты, но в первую очередь сердце для служения Богу и Его Церкви. С 1995 и по 2000 год делу просвещения помогали братья — катехизаторы из Москвы, со временем «выросли» и свои братья и сестры, готовые понести это служение. Постепенно в Латвии собирались общины, которые тоже поддерживали наши лагеря и сами принимали в них участие.

В своих проповедях отец Виктор приводил такой образ общинной жизни, который был понятен даже детям: люди подобны камушкам, у каждого свои острые углы и шероховатости. Если такой камушек останется один, он не изменится, а если он будет постоянно находиться в соприкосновении с другими, такими же несовершенными, то в итоге они вместе превратятся в прекрасные обкатанные галечки, которые всех привлекают, и их хочется взять себе на память.

За батюшкой стоял духовный опыт его учителей, о которых он рассказывал и взрослым, и детям. Это три подвижника веры, — схиархимандрит Косма (Смирнов) 1885-1968, архимандрит Таврион (Батозский) 1898 — 1978 и архимандрит Серафим (Тяпочкин) 1894 — 1982, двух из которых о. Виктор знал лично, и о которых написал замечательную книгу «Сердце пустыни».

Все трое жили в эпоху жестких гонений на Церковь от безбожной советской власти, прошли через десятилетия гулаговских лагерей и ссылок. Это настоящие исповедники веры, которые в тяжких испытаниях не просто сохранили, но приумножили веру, а с ней и внутреннюю свободу, любовь к Христу и людям. Главной своей задачей они ставили собирание и созидание Церкви, и Господь содействовал им в любых условиях.

Тема мученичества и исповедничества святых людей в ХХ веке и трагедия тех, кто попал в жернова тоталитарной системы, была близка о. Виктору, его отец Авраам Никитич Мамонтов (1899 – 1943) тоже был репрессирован и умер в лагере в 1943 году. Тяготы системы испытал на себе и сам о. Виктор. И только благодаря покровительству митрополита Леонида (Полякова) он, как и схиархимандрит Косма и архимандрит Таврион, смог осуществлять свое священническое служение.

Отец Виктор говорил: «Человек таит в себе жажду общения, без которого не может жить … Эта жажда особой природы: человек жаждет общения с Богом. Но и сам человек, и Бог хочет для человека чего-то еще – общения с другим человеком. Адам был не один, с Богом, а Бог, тем не менее, сказал: “Не хорошо быть человеку одному”». Это о Церкви, в которой самое главное – общение и служение людей, собранных Христом, верных Ему до конца.

Мы часто от него слышали, что общение между двумя должно быть на расстоянии двух свобод, и не только человека с человеком, но и человека с Богом, т.е. мы не можем стеснять Его волю и, как говорил митрополит Антоний Сурожский, – вежливо напоминать Богу, что Он должен для нас сделать. И также недопустимо духовное насилие над человеком.

В книге «Сердце пустыни» о. Виктор пишет о старце Косме (отец Кирилл – до схимы): «Самым главным в своем служении старца отец Кирилл считал борьбу за человека, за то, чтобы каждый человек стал богоподобной личностью. Он хотел, чтобы все приходящие к нему люди общались с Богом лично, не отдавая это драгоценный дар кому-либо другому. Он хотел, чтобы человек не надеялся всегда только на чужую молитву, не оставался на всю жизнь духовным младенцем, не умеющим общаться с Богом, но сам обрел живое общение с Ним».

Это стало главным и в пастырстве самого о. Виктора — он никогда не решал ни чьих проблем, очень деликатно, почти невидимо помогая, он ждал, что человек сможет войти в свою глубину и там вступить в личные отношения с Господом. И от Него уже услышать ответ на свой вопрос. Все личные собеседования о. Виктор оставлял на последний день пребывания в Карсаве, и, как правило, это было уже не обсуждение проблем, с которыми ты сюда приехал, а общение в благодарности, тишине, поэзии.

Главным для отца Виктора было помочь человеку услышать от Господа приглашение быть избранным и откликнуться на него в личной свободе – принять как дар настоящую свободу творческой жизни с Богом, не будучи порабощенным никем и ничем в этом мире. Тема христианской свободы шла через многие проповеди о. Виктора, звучала в его докладе «Таинство свободы» на международной конференции 2006 года «Свобода – дар Духа и призвание в церкви и обществе» и всегда рождала вдохновение, призывала к высоте духовной жизни.

Отец Виктор делился с нами своим духовным богатством на ежегодных международных конференциях, устраиваемых Свято-Филаретовским институтом на актуальные темы церковной и общественной жизни с 1996 по 2006 год.

Помню, как в 1998 году, уже прожив рядом с отцом Виктором четыре летних лагеря воскресной школы в Карсаве и зная его как строгого монаха-аскета и одновременно необычайно открытого к общению, любящего пастыря, я с особым ожиданием шла на очередную нашу конференцию «Язык Церкви». Его доклад назывался «Язык аскезы», и я надеялась услышать какие-то монашеские аскетические откровения в духе святых отцов «Добротолюбия».

И услышала действительно новое для себя: что главной аскезой для христианина должны быть усилия любви к Богу и ближним. Вплоть до того, как молился прп. Силуан: «Господи, если возможно, спаси их вместо меня!». Этого же желал ап. Павел, а до него пророк Моисей. Что невозможно спасение индивидуальное и что «христианин-одиночка это нонсенс», а община – дар Божий, потому что в ней «открывается тайна того, что ближний становится целителем моей души». Это откровение об общине уже жило во мне и имело множество примеров, а вот аскеза любви открылась впервые.

В том докладе отец Виктор говорил: «Если в начале пути человек весь в себе и Господь пеленает его Своей любовью, как младенца, а в конце аскетического пути он умирает ради ближнего, и Бог дает ему новые пелены, погребальные пелены Своего Воскресения, – он снова в полноте любви, потому что родился в новую жизнь, то в середине своего духовного пути он начинает мучительно отрываться от себя и ощущает это состояние как тесноту, тяжесть, сухость, страдание. Он познает всем существом реальность слов Христа: «В мире будете иметь скорбь», но ему только еще предстоит расслышать укрепляющий голос: «Мужайтесь, Я победил мир»».

Я писала эти строки, а в Карсаве шло погребение отца Виктора, и я всей душой была там, с теми, кто его любил, и будет любить. И может быть,  эти строки, его слова о трагическом пути любви в этом мире – о нем самом?

Преподобный Силуан писал о том, что «любовь не может забыть», а значит, и память любви о почившем батюшке будет не просто жить, а продолжать дело Христово – исцелять раны и разделения от греха в нашем мире и в самой церкви, в первую очередь.

Но вернусь к тому, чему была многолетним свидетелем – общей жизни с отцом Виктором в наших летних лагерях с 1995 года по 2002 год, которые устраивались силами московских общин и карсовского прихода. Жили мы в палатках рядом с храмом, готовили на печке под навесом на улице. В них участвовали дети и из Латвии, и из московских детских домов. Одновременно жили в лагере около 40 детей в возрасте от 5-6 лет до 14-15-ти, вместе с которыми находились примерно 10 — 20 взрослых.

Но выбор лагеря в 1995 году не всем был понятен: около 60 человек взрослых и детей, практически все не имеющие загранпаспортов и виз, требующих оформления приглашений в самой Латвии, при этом на все сборы и оформления только месяц! И все ради того, чтобы приехать в провинциальный городок с ничем не примечательной природой?

Но идея получила благословение отца Виктора и отца Георгия, и все как-то само стало устраиваться. И вот, позади все хлопоты, переживания, сборы (мы везли с собой помимо палаток, тентов, котлы и продукты на всю смену, т.к. это было существенно дешевле), — и мы в Латвии. Все было радостно.

Как нас встречали братья и сестры из Резекне, как они были счастливы, что мы приехали, как был прекрасен новый золотистый, еще не потемневший от дождей, утопающий в зелени деревянный храм преподобной Ефросиньи Полоцкой на окраине Карсавы, и как была красива новенькая, светлая, вся резная сторожка, в которой поселились некоторые взрослые.

Прямо с автобуса с рюкзаками мы попали на Литургию! И отец Виктор всех нас причастил. И была первая совместная трапеза на большой зеленой поляне, под многолетними липами, и солнце светило как-то особенно ласково. И все это было нам как Божье благословение на многие годы вперед.

Наши дети были самые разные – имеющие церковный опыт и практически его не имеющие. Для кого-то именно в лагере происходила подготовка к первой исповеди и крещению. Но жизнь шла при этом общая. Если в первое время дети не все и не всегда охотно посещали храм, да никто их особенно к этому и не принуждал, то под конец службы стали радостью для всех. Ребята помогали во время богослужений: читали, пели в хоре, прислуживали в алтаре, чувствовали себя естественно и свободно.

 Батюшка служил Литургию часто, и это было не просто принять поначалу даже взрослым. В те годы в Москве было всего несколько приходов, где приветствовали еженедельное воскресное причащение. Мое сомнение сняла Настя, помощница отца Виктора, с которой я поделилась возникшей проблемой, она сказала: Господь приглашает вас на Свою трапезу, а вы хотите отказаться? А к концу смены при общем обсуждении праздничного дня закрытия лагеря, когда старшие ломали голову, как в него вместить все задуманное и уже приготовленное, на вопрос, с чего начать день, все хором сказали: с Литургии!

Батюшка любил Литургию и служил ее всегда с открытыми царскими вратами, читая все молитвы по-русски вслух, произнося проповеди и после Апостола, и после Евангелия, но часто предоставляя слово кому-то из гостей. А на анафоре особенное звучание имели слова Христа, сказанные Им на Тайной вечери две тысячи лет назад.

В воскресный день в храм приезжали люди из ближних городов и сел обязательно, но иной раз и из дальних, и даже зарубежных, и заокеанских. Причастниками были все молящиеся – обычно от ста до ста пятидесяти человек. Литургия заканчивалась около двух часов дня, а после начинался пир и в духовном, и в прямом смысле слова. Столы накрывали на поляне за храмом. Готовить, подавать и мыть посуду после трапезы входило в наше с детьми добровольное служение. Оно было радостным, потому что всех объединяла любовь и благодарность Богу и всем, кого Он собрал в этот день.

Каждая смена завершала свою жизнь миссионерским спектаклем в местном ДК, он стал традиционным для города и собирал полным большой зал. На него приезжали и дети окрестных детских домов, с которыми мы дружили – это было всегда Событие!

Таким же особенным событием со временем стало ночное шествие по городу с молитвой о нем, на которое мы получали разрешение и поддержку местной администрации. Отец Виктор придавал большое значение этой акции и всегда был с нами.

С зажженными свечами, пением шествие, в котором принимали участие жители самой Карсавы, двигалось по ночному городу, совершали молитву, читали Писание и проповедовали в православном храме и в католическом костеле, около русской гимназии и на братском кладбище, где зажигали сотни свечей по числу захороненных воинов.

Если в воскресные дни храм был полон народа, когда все в лагере, а не только дежурные чувствовали себя отчасти хозяевами дома, которые хотят как можно лучше принять дорогих гостей, то в будние дни на Литургиях было прекрасно по-своему – они рано кончались, и можно было не спешить сразу к столам. Отец Виктор садился на скамеечку, все удобно располагались на ковре и лавках около него, и начиналась неторопливая беседа.

Батюшка любил разговаривать с детьми, и, слушая его вопросы, ответы и рассуждения детей, ты ловил себя на мысли, что сейчас очень понятно, что значит — быть как дети – все обретало непосредственную глубину и смысл. Часто ответы были забавными, но никто не смеялся, только радовались. Несколько примеров:

Отец Виктор говорит о том, какие слова мы говорим Богу перед сном, о том, как мы просим Его принять в Свои руки дух наш. Затем разговор надолго переключился с темы вечерней молитвы, но, наконец, подошел к теме утренней. Детям был задан вопрос: «А что мы скажем Богу, когда проснемся утром?». Не задумываясь, одна девочка тут же бойко говорит: «Как что? Нам надо попросить, чтобы Бог отдал наш дух обратно».

На вопрос отца Виктора: «Зачем люди ходят в храм?» четырехлетний Тимка отвечает: «Молиться». «А зачем люди молятся?» — «А чтобы не умереть».

Тот же богослов Тимка год спустя на вопрос отца Виктора «Что надо делать после причащения?» (подразумевалось – читать благодарственные молитвы), дает радостный и от полноты души ответ: «Кушать!».

В день памяти преподобного Серафима Саровского отец Виктор говорит с детьми о святых. «А какой он, святой человек?» — спрашивает он. «Ну, он такой… — поясняет десятилетняя Оля. — Он светится – не в темноте. Он полный – не в смысле толстый… ну, в общем, он такой, как Вы…».

С ребенком не поспоришь, и отец Виктор промолчал.

Наверное, каждый, встретившись с отцом Виктором, прежде всего, отмечал особую тишину, в которую он входил, благословенную тишину. Каждое богослужение в храме всегда оканчивалось таким безмолвием, из которого выходить снова в мир звуков и движений казалось невозможным. Мы с детьми рискнули и тоже стали практиковать минуту тишины после наших утренних и вечерних молитв. Отец Виктор доверил нам ключи от храма, и мы в его отсутствие молились всегда в нем.

Однажды в такую минуту в храм тихо вошел батюшка и замер. А потом сказал, что пережил что-то особенное и очень просил нас сделать так, чтобы дети запомнили этот опыт молитвы. Как всякая тайна общения с Богом, это было очень трепетно и немного страшно – страшно хоть чуть ее выхолостить. Мы приготовили красивые маленькие складные открытки для записок, и только в последний день, вернее, вечер предложили детям после минуты молитвенной тишины записать то, что они сказали в этот раз Богу. И оставить себе на память. И, наверное, мы бы так и не узнали этих сокровенных тайн детской молитвы, если бы несколько человек, не поняв сказанного, не оставили их на ящике в храме.

В те годы, еще не омраченные болезнью, главным делом батюшки было создавать круги общения. При этом самому оставаться в тени, хотя и неизменным участником. Ему было важно, чтобы каждый приезжающий смог обнаружить свой талант и им послужить – порадовать всех, просветить, научить, поделиться. Чтобы можно было передружить людей. Он даже специально приглашал на время нашего пребывания из дальних весей тех, для кого это было важно. И мы слушали прекрасные рассказы по истории Латвии, читали стихи и слушали музыку, ездили на хутора, на водяную мельницу к людям, которые живут как бы на отшибе, но многое умеют и рады этим поделиться. Ходили к местным мастерам керамики и плетения лозы. К сожалению, многое из накопленного с болезнью отца Виктора ушло, но, может быть, еще прорастет?

В Карсаве время и летит, и останавливается одновременно, может быть, потому что пространство жизни цельное, не расколотое, в нем проявляются скрытые сущности, выстраивается иерархия ценностей – на первом месте оказывается главное, а не срочное. Жизнь расцветает неожиданными красками, насыщается метафорами.

Карсава отстоит от моря на 5-6 часов быстрой автобусной езды. Но по благословению батюшки каждая смена ребят отправляется в это непростое однодневное путешествие, при этом заезжая еще по дороге в Сигулду и Ригу. Потому что по слову отца Виктора «Встреча с морем – это как встреча с Богом, перед тобой ощущение необъятного. Его надо не только увидеть глазами – всей кожей почувствовать его мощь, его ритм, его бесконечность». Выезжали в пять часов утра,

кто-то из малышей просил: «Если не проснусь, вынесите меня на руках в автобус». И эта встреча происходила, невзирая на погоду, которая в Латвии весьма переменчива.

И было еще одно чудо, к которому нас приобщил отец Виктор. Все знают слова Писания: «Не могу ли Я поступить с вами, дом Израилев, подобно горшечнику сему? Вот, что глина в руке горшечника, то вы в Моей руке, дом Израилев». Но можно ли приобщиться к их смыслу, не увидев, как обращается с глиной мастер? Вот с таким мастером Виктором Панковым нас и познакомил батюшка. Его дом стоит на полпути из Карсавы в Резекне. Он просторный, удобный для работы, но этим никого не удивишь.

 Приведу воспоминание о переживании «рождения материи» детского врача нашего лагеря Ольги Ярошевской: «А дальше начинается нечто такое, на что не только дети, но и искушенные взрослые смотрят, раскрыв рты. Глина под руками мастера течет, меняет свою форму, повинуясь каким-то еле заметным движениям пальцев. Чуть прижать ее сверху – и послушно рассядется, растечется в плоское блюдо. Чуть сжать с боков – глина покорно тянется вверх, и, словно цветок, вырастает и раскрывается венчик узкогорлой вазы. Или сделаем кувшин? – спрашивает гончар. Если чуть дотронуться с одной стороны, тут же появляется носик.

 Движения пальцев так скупы и неуловимы, что я всерьез ловлю себя на мысли о том, что вся эта завораживающая смена форм происходит без участия рук, просто по велению слова, а то и невысказанной мысли мастера. И что теперь мне стало немного понятнее, как же творил Бог свой мир.

Потом тем, кто постарше и посильнее, предлагается самим сесть за круг. Тут-то и выясняется, чего стоила вся эта волшебная легкость, с которой на круге возникал кувшин. Ком глины вихляет, центр у него никак не находится, ямка не продавливается, чаша не получается, Что и говорить – трудно быть богом! Даже и в столь ограниченных масштабах…».

Зеленовато-коричневые блестящие вазы мастера Панкова удивительно на месте в интерьере карсавского храма – среди его скромных серо-золотистых деревянных стен, наполненные пестрыми флоксами и золотыми шарами, рядом с чугунными кованными подсвечниками. Та гармоничная простота, что понимающими людьми ценится дороже, чем тяжеловесность мрамора и пышная позолота.

Храм отца Виктора – под стать ему самому: простой, строгий, изящный, безукоризненный в смысле вкуса. Это далось отцу Виктору нелегко, строился и наполнялся храм постепенно. Трудно было и с бабушками, которые не хотели, чтобы вынесли их любимые бумажные иконки и латунные подсвечники.

Вместо них появились стильные черные кованные, такое же паникадило. Главные иконы – от архимандрита Зинона и его учеников, специально для этого храма написанные. Может быть, он вспомнил и воплотил свои детские впечатления, которыми делился со всеми: «Ещё в раннем детстве бабушка водила меня в наш деревянный храм. Я прекрасно помню, как там причащали, какой необычной казалась обстановка — не встречал такой больше нигде: тихо, красиво и необъяснимо таинственно. Даже строгость казалась мне там особой: она усмиряла мальчишеский нрав, но при этом совсем не пугала».

Это дословно можно сказать и о карсавском храме. Он не просто не пугает, а с первого мгновения становится для тебя родным, и даже если ты возвращаешься сюда только через год, то кажется, что только что из него вышел – так бывает только в доме Отца, в котором тебя ждут и о тебе помнят всегда.

Возвращались домой и дети, и взрослые обновленными и исцеленными, пусть не навсегда – мир свое брал, но притяжение к такой цельной и благодатной жизни оставалось, надеюсь, у всех. Прощаясь с храмом, отцом Виктором, прихожанами, нас принимавшими, многие тайно смахивали слезу.

Хочется сказать главное из того, что говорил и являл батюшка своей жизнью: «Если нет любви – нет и жизни. Жизнь для себя – это смерть. Вся жизнь должна стать ученичеством в школе Христа. Христос есть в каждом человеке, и Он не может умереть. Жизнь во Христе не терпит статики, она всегда в движении».

И мы верим, что она не останавливается и за чертой земной жизни, что и там мы останемся Христовыми учениками, а значит, в этой школе Любви нам уготована встреча с теми, кого мы любим, и кто любит нас.

Вечная память в Господе новопреставленному служителю Христа архимандриту Виктору! И огромная благодарность Богу за дар общения с таким светлым и прекрасным человеком!